Двенадцать апостолов - Страница 14

Магдалина подошла ближе к Вернеру; по мере того как она говорила, ее голос звучал все громче, глаза метали искры, как будто сейчас зародилась в ней ненависть. Вернер был бледен, но спокойно, боясь выдать себя, точил карандаш.

– И вы продолжаете ненавидеть его? – спросил он.

– Более, чем когда-либо! – страстно воскликнула Магдалина, а затем быстрыми шагами отошла от него и, скрывшись в свою комнату. Заперла за собою дверь на ключ.

Девушка, тяжело дыша, стояла у открытого окна и вспоминала только что происшедшее. Безумная! Что она сделала! Она открыла раны своей души человеку, которого сама называла бессердечным и гордым, и это сделала она, которая никогда ни перед кем не жаловалась на свою судьбу. В последнее время происшествие ее детства, которое она только что передала Вернеру и которое имело влияние на всю ее последующую жизнь, часто терзало ее, словно она снова переживала его.

Она скрыла даже от тетки, как грубо были разбиты ее детские мечты, и какое разочарование она перенесла от существа, которому поклонялась, и которое напоминало ей другое любимое, далекое существо. Магдалина не хотела признаться даже самой себе, что с годами это обожание росло вместе с нею, что, несмотря на все, этот белокурый кудрявый юноша продолжал быть ее идеалом. Все ее существо возмущалось от сознания, что не было ни одной мысли, которая не принадлежала бы ему, не было движения, которое не говорило о нем; она каждым фибром своей души принадлежала ему и в ответ на такое немое обожание на его мраморном челе читала только насмешку и презрение. И вдруг пред ним вырвалась его тайна! Разве волнение, с которым она передавала этот эпизод своего детства, не открыл ему, что ее душа была переполнена им? От нее не ускользнуло, что Вернер узнал себя в этом гордом и надменном мальчике; при ее рассказе сильная бледность покрыла его холодное, бесстрастное лицо. Однако она решила, что конечно эта перемена лица была вызвана гневом, негодованием на то, что она, эта ничтожная девушка, имеет смелость сказать ему, знатному, избалованному человеку, прямо в лицо о своей ненависти к нему.

Это сознание доставило Магдалине некоторое удовлетворение за те муки, которые она переносила от этих высокомерных взглядов и насмешливых улыбок, но она раскаивалась в своей победе и оплакивала ее горькими слезами; теперь ей казалось, что с этим минутным торжеством ее самолюбия закрывается могила, в которую она собственноручно столкнула самую сильную привязанность своего сердца. В этом хаосе противоречивых мыслей, которые наполняли ее голову, она хваталась за одну, как за якорь спасения, – уехать отсюда, далеко-далеко. Прочь из Германии! Она не хочет больше видеть над собой ее небо, не хочет дышать ее воздухом, глубокое море должно лечь между нею и прошлым, уехать, и притом как можно дальше. В этом одном ее спасение. Эта надежда давала ей новые силы, наполняла все ее существо.

VI.

Девушка снова вышла к монастырским воротам. Вернер покинул сад. Магдалина стала нервными шагами ходить взад и вперед по узкой тропинке сада, занятая одной мыслью, одной заботой, откуда достать средств на дорогу; наконец, совершенно разбитая перенесенными волнениями и усталостью, она опустилась на пьедестал, на котором целыми веками стояло изображение Пресвятой Девы. Она закрыла глаза, прислонилась к стене и холодом камня старалась освежить себя. В этом мирном уголке царствовала полная тишина. Только при движениях девушки слышался какой-то шорох в стене. Магдалина, занятая своими мыслями, не замечала его. Но вот каким-то неловким движением она толкнула выступ в нижней части стены, и сейчас же внутри стены послышался какой-то неприятный, сильный треск, который потряс весь пьедестал. В испуге она вскочила и выбежала в сад, но вскоре вернулась обратно: там под сводами светило солнце, ласточки влетали в свои гнезда, висевшие у входа; они оглашали своим веселым щебетаньем свод, а над ним звучал беззаботный детский смех.

Магдалина перестала бояться и стала искать причину этого неожиданного и странного треска. Вдруг ее глаза заметили над выступом в стене нечто похожее на дверную ручку, какие бывают на старинных дверях; до сих пор она была скрыта на старинных с образом. Девушка взялась за эту ручку. Ей вспомнилось предание о двенадцати апостолах, которые лежат в подземелье под монастырем. Легенда говорила, что вход к этим таинственным апостолам охраняют громадные псы на цепях с круглыми зелеными глазами, что никто не может видеть вход к ним, потому что, как только глаз простого смертного заметит его, этот вход становится невидимым и должен открыться только пред тем избранником, которому назначено найти этот клад.

А что, если тут пред нею разрешение этой тайны? А что, если именно ей назначено обрести эти ценности, о которых говорят столько невероятного? О, если она найдет эти сокровища, она с презрением бросит их к ногам всех этих надменных богачей, а прежде всего бросит их пред ним, Вернером. Какое это будет для нее торжество! А себе она оставит только настолько, чтобы иметь возможность навсегда покинуть этот ненавистный город.

«А что, если все это – вымысел, если все это – плод пылкой фантазии, которая строит воздушные замки?» – твердил ей голос рассудка.

Однако Магдалина не хотела слушать его и старалась повернуть ручку; она тщетно вертела ее, ручка не поддавалась. Но вот сильным движением Магдалина толкнула ее внутрь стены, и в ту же минуту несколько кирпичей из стены с треском упали к ее ногам, подняв целые облака пыли. Под ними оказалась потайная дубовая дверь, которая легко открылась. За нею находилось восемь или десять ступеней, ведущих в подземелье. Свет проникал вниз и имел зеленый оттенок, как в тех случаях, когда солнце светит сквозь листву. Благодаря этому свету не было страшно, и Магдалина быстрыми, уверенными шагами спустилась с лестницы.